Дочери мертвой империи [litres] - Кэролин Тара О'Нил

нашей империи, всего, что делало Россию великой.

Даже когда затихла музыка, а все праздновавшие уставились на меня, я все еще продолжала кричать, и моя ненависть отражалась на их лицах. Я не умолкала до тех пор, пока меня не схватил рослый мужик.

– У нас тут буржуйка-предательница! – зычно крикнул он. – Ей не нравится наша песня! Что будем делать?

Он сжал меня своими грязными руками. В нос ударил неприятный запах немытого тела. Я попыталась вырваться, но мужик только прижал меня к себе сильнее.

– Покажем ей, что мы делаем с помещиками! – крикнул кто-то.

– Покажем, кто главный!

Крестьяне подходили все ближе, показывали на меня пальцами, плевались. Я сбежала от большевиков, только чтобы вновь попасть в их безжалостные лапы. Они готовы убивать.

Я закричала:

– Пустите!

Опираясь на потрепанную трость, к нам приковылял парень с деревянной ногой. Глаза стеклянные, щеки красные – видимо, такой же пьяный, как и схвативший меня мужик. Парень вцепился мне в подбородок грубыми пальцами и склонился надо мной.

– Она хочет, чтобы ее отпустили, – прорычал он. – Давайте отпустим ее вон там? – Он мотнул головой в сторону костра.

От страха у меня подкосились ноги. Я соскользнула на землю, мужик не успел меня поймать. В надежде избежать ужасной участи я вскочила и бросилась прочь, но меня тут же схватили и поволокли к огню.

Раздался Машин отчаянный крик. Или это кричала я?

– Сжечь ее! – веселилась толпа.

Мужчины держали меня за руки и толкали вперед. Стало горячо, как в печке, кожа вспотела от беспощадного жара.

«Трупы горят небыстро. Мы тут на всю ночь».

– Нет! – рыдая скулила я, потерявшись в воспоминаниях и слепом страхе. – Пожалуйста, отпустите!

– Как тебе такое, царелюбка? Все еще хочешь, чтобы мы замолчали?

Подталкиваемая мучителями, спотыкаясь о камни и уголь, я шагнула в огонь. И закричала. Огонь пожирал юбку, на глазах ткань исчезала черными завитками. Жадные языки пламени потянулись к моим ногам. Я бешено задергалась.

Мужчины отпустили меня, и я мигом выпрыгнула из костра, стала бить руками по горящему подолу, кружась на месте от растущей паники. Костер выплюнул сноп искр в лицо. Я испуганно попятилась, продолжая сбивать огонь и вереща что есть мочи, пока крестьяне просто смотрели, забавляясь.

Но тут на ноги мне пролилось спасительное ведро воды. Пламя тотчас почти погасло. Пара бойких рук помогла мне сбить его окончательно, ударяя по бедрам и голеням и окрашивая юбку черной сажей.

Я упала на четвереньки и стала судорожно глотать воздух. От непрестанного крика и едкого дыма мое горло нестерпимо горело.

– Сторонница буржуев!

Это бросили не мне, а моей спасительнице. Толпа забыла обо мне и повернулась к ней. Я подняла голову и посмотрела на единственного человека, который захотел мне помочь.

Та самая торговка с темными глазами. В дешевой косынке, простом бело-синем платье, с босыми ногами.

– Кто просил тебя лезть, Евгения? – заворчал старик с гармонью. – Не думай теперь, что мы тебя ночевать пустим.

Я уставилась на девушку, надеясь, что благодарность, наполнявшая мое сердце, отражается у меня на лице. Но спасительница на меня даже не посмотрела. Она подобрала ведро и ушла, оставив меня наедине с озлобленными крестьянами.

Глава 2

Евгения

Ни у кого не было денег. Несколько дней я ездила по деревням, продавая соседские горшки и другие товары, а разбогатела всего лишь на пятьдесят копеек. Раньше я бы назвала это неплохим уловом, особенно за одну поездку, но, чтобы нанять брату врача, мне нужно два рубля. В четыре раза больше.

Жители Павлова окружили мою телегу, как вороны овес. Искали выгодную сделку. Но, как и у меня, у них не было денег. Платить они не хотели – только меняться. Но поездка все равно стоила того, ведь я услышала вести о казни царя. Однако больше терять время я не могла: меня ждала семья.

А потом эта глупая буржуйка себя подожгла.

Обстоятельства сложились ужасным образом. Пару дней назад через деревню прошли белые. Раскурочили дома, пожгли посевы, забрали провизию, напугали женщин, оставили после себя сломанную мебель и мусор, который жители Павлова теперь жгли на костре. Неудивительно, что они и девчонку решили туда кинуть.

Но я не могла им позволить сжечь ее заживо. Даже помещицкое отродье не заслуживало такой смерти. Однажды я уже видела подобную казнь, и быть свидетельницей подобного зрелища еще раз мне не хотелось. Беда в том, что, выручив девчонку, я поставила себя на одну с ней ступень.

Я забрала свое ведро и поспешила восвояси. Щеки горели от летящих в мою сторону оскорблений. Сволочи! Я гордая большевичка, и мамин троюродный брат, который только что вышвырнул меня ночевать на улицу, это прекрасно знал. Но спорить с разозленной толпой опасно. Да и неважно, что они думают. От этого меньше революционеркой я не стала.

Телега моя стояла на краю двора у высоких тополей. Старая, но добротная повозка из березы, высотой в два локтя, с открытыми бортами и прочными колесами. Много места для товаров, которые я продавала и обменивала по дороге: глиняных горшков, шарфов, тканей, тарелок – да чего угодно. А чуть поодаль от телеги стояло самое дорогое мне существо.

– Пора идти, Буян, – сказала я, отвязывая коня от дерева. – Засиделись мы, здесь нам больше не рады. Может, в Исети побольше заработаем.

Конь фыркнул и согласно мотнул головой.

Буян не был изящным, как некоторые лошади. Нет, он был сильным, коренастым, невысоким, прямо как я. И мы оба делали то, что надлежало. Только в этот раз я не справилась. Не смогла заработать нужную сумму. На пути оставался лишь один поселок, Исеть, и хорошо если я раздобуду там хотя бы пятьдесят копеек.

Мой брат сражался в рядах Красной армии и схлопотал пулю в левую ногу. Докторам пришлось ее отрезать, иначе брат не выжил бы. Потом его отправили домой. С тех пор Костя мучается: иногда его нога краснеет и распухает. Мы с мамой совсем не знаем, как ему помочь. А наш деревенский лекарь – дурак: решил, что быстрее всего заживить гноящуюся рану смогут молитвы. Косте срочно нужен был настоящий врач. Ему нужны были лекарства. Ближе Екатеринбурга врач жил в Исети, но без оплаты вряд ли он согласится поехать со мной.

А оплаты не предвидится. Четыре дня в дороге, четыре дня мама и Костя работают в поле одни, и совершенно никакого результата.

В итоге последним дураком оказалась именно я.

– Да